Детские истории #бабушка

Но огромные. И вот какой-то приколист-гад натянул на них гондоны. Я бы и не заметил, а вот племянник… глазастый блин. Короче кричит он мне:

- Смотри гондоны!

Честно, я опешил, но еще больше опешили двое будущих полицейских, стоявших и куривших, как раз под козырьком и пристально стали сверлить нас своими ментовскими взглядами. Племянник, не видя этого, закричал опять:

- Смотри, дядя Андрей, там два гондона!!!

После этого сердце у меня уже стекло в сапоги. А полиция не спит, и переходит к активным действиям, т. е. подходят к нам. Ощущение в этот момент конечно зловещее типа: «попали» или если хотите «встряли».

- Предъявите ваши документики. Что ж вы, гражданин, сына своего словами нехорошими хороших людей называть учите, придется пройти для выяснения в отделение.

- А это, и не сын он мне вовсе, - это племянник мой (такое было ощущения, что я на приёме у стоматолога, и не у одного, а двух сразу). И он не гондоны сказал, а короны (пытался я хоть как-то отмазаться). Смотрите: две короны висят на крыше. Правда ведь, Вадик?

- Нет, гондоны, я сказал гандоны! Так презервативы называют в производящей их стране, и висят они на козырьке вашей крыши!

Менты резко обернулись на козырек, а там, как я уже говорил в начале, - два огромных фаллоса-сосульки. Вы бы видели, как у них челюсть отвисла!

- Смотри, Серёга, и правда гандоны!!! – аж присвистнул один, обращаясь к другому.

В это время на пороге появились полковник и майор переходной службы. Они смачно затянулись сигаретками, негромко обсуждая свои оборотневские перспективы.

Заметив начальство, сержанты сразу ссутулились, вспомнили про свои прямые служебные дела и, отдав всем присутствующим честь, юркнули за массивную расхлябанную дверь.

Мы с племянником тоже решили поспешить на занятия. Пряча документы в карман, вдалеке, я краем глаза увидел появившихся из-за угла дома опаздывающих бабушку с внуком из нашего класса. Мальчик был развит не по годам во всех отношениях.

На этой почве у моего племяша были даже какие-то с ним «тёрки». Не желая повторных неприятностей, я надвинул шапку на уши, схватил за руку своего сорванца и мы пошли.

Немного отойдя, племянник отвернул одно ухо своей шапки, прислушался, и характерным жестом Калкина в фильме: «Один дома», - вскинул руку. По его губам я прочитал: YES!!!

ещё романтики.

И вспомнилось мне, как мы - я, Серёга и сестрёнка его младшая, Нинка - играли на чердаке "в докторов". Ничего "такого" - мы действительно почти спасли-таки жизнь одного живого существа.

Дело было так: Полезли мы с Серёгой как-то в воскреный день утром на чердак нашей пятиэтажки - разумеется, именно потому полезли, что лазить нам туда строго-настрого воспрещалось. Ну, и ещё потому, что у нас там, в самом торце, был "штаб" - укромный такой закуток, в котором стоял чей-то старый сундук с барахлом и было слуховое окно, открывавшее вид на крышу соседнего дома. Там можно было играть в пиратов и Чапаева; рассказывать друг другу разные истории и вообще - фантазировать. И вот только мы подошли к нашему штабу, как вдруг в окно со страшной скоростью влетает какой-то серый комок, со всего разлёта врезается в один из столбов подпорки и падает на сундук.

Смотрим - а это воробей. Лежит на сундуке кверху жопой и не шевелится - видать, здорово вписался. Глазки закатил, клюв как-то кособоко приоткрыт и только одна лапка конвульсивно подёргивается. От кого уж он там на таких скоростях удирал - неизвестно.

Ну, у Серёги (тут надо заметить, что он старше меня на целый год был и намного авторитетнее и головастее) реакция всегда была будь здоров. Он тут же этого воробья - хвать. А тот только-только, видать, потихоньку от аварии в себя приходить начинает - задышал неровно и, вроде как, зашевелился. А лапка одна так и не подаёт признаков жизни - висит, что называется, плетью. Тут Серёга и говорит:

- У него правая нога поломатая.

- Сдохнет? - спросил я.

- Если перелом вылечить - не сд@хнет. Потому что от сердца далеко. - говорит Серёга. - Гипс наложить надо. Ну-ка, держи его - я счас.

Я взял воробья в руки покрепче, ничуть не удивляясь тому, что сказал

Серёга: его отец был скульптором-любителем, так что Серый вполне мог обращаться с гипсом и глиной и даже сам лепил, бывало, таких глиняных солдатиков - закачаешься.

Минут через пять возвращается Серёга со всеми необходимыми для операции причиндалами: гипсовым порошком, баночкой из-под вазелина, папашкиным долотом для обработки камня и литровой банкой воды. А следом тащится его младшая сестра Нинка с куском хлеба в руке.

- Ты зачем её с собой притащил? - спрашиваю. - Сдаст ведь.

- Не сдаст, я ей пять копеек на мороженое пообещал. А то она сандаль давать не хотела - говорила, что будет орать, если я её с собой не возьму. Ты не ссы, я всё предусмотрел, - говорит.

- На фиг сандаль-то?! - спрашиваю я.

- А воробья фиксировать. Ты, чтоль, его держать будешь, пока я гипс буду накладывать? Он же трепыхаться будет, а это опасно - можно ещё больше навредить. А у неё как раз размер подходящий.

М-да... Минуть десять мы фиксировали воробья в Нинкином сандалике - затолкали его башкой внутрь и подтягивали ремешки до тех пор, пока он не затих, свесив лапки наружу. Потом Серёга по-шурому замесил гипс в баночке и, оттянув правую ножку воробья двумя пальцами, нанёс на неё приличный слой раствора. Култышка получилась что надо - если и не размером, то уж формой точно она напоминала палицу Ильи Муромца. Наружу торчали лишь пальчики с коготками. Нинка только лупала глазами и пищала от восторга.

- Ну, и чё теперь? - спрашиваю я, - долго ему в гипсе ходить?

- Ну, вообще-то так: сколько тебе лет, столько дней и гипс носить надо.

- говорит Серёга. - Этот, видишь? совсем молодой ещё. Полгода ему, наверное. Так что к вечеру должно срастись. Вот вечером и снимем.

Мы положили воробья на сундук. Воробей слабо вздыхал после операции. Мы насыпали ему хлебных крошек и поставили рядом с ним литровую банку с водой - на случай, если ему вдруг захочется пить, потому что летом на чердаке под шиферной крышей жарко.

... Вечером, когда мы, вооружившись молотком - для снятия гипса - залезли на чердак, воробья на сундуке не оказалось.

- Наверное, очухался и улетел, - предположил Серёга.

- Как же он теперь с неснятым гипсом будет? - спросил я. - Мешает ведь.

- Ну... Что гипс? Обтёрхается со временем. Главное, что выздоровел.

Мы молча переглянулись. А Нинка хлопала глазами и молчала...

... И только много лет спустя, на какой-то вечеринке, Нина спросила меня:

- Витя, а ты помнишь того воробья? Я ведь тогда сразу не поверила, что он улетел. Я на следующий же день поднялась одна - ох, и страшно же мне было! - на чердак и нашла там, в другом углу, кучку пёрышек и и рядом - кусочек гипса. Кошка, наверное... Я похоронила этот кусочек гипса во дворе рядом с беседкой. Лопаткой своей выкопала ямку и похоронила...

прям большой тазик вареников. Сварила большую миску, поставила на стол, чтоб остывали, и пошли с гостями в сад, посмотреть, как там и что.

Дело было летом, в саду у нас красиво было - загулялись они, короче. А мне было года четыре, может, даже меньше. В общем, я не утерпела - как так, мои вареники, я уже приготовилась их есть, а они гуляют - пододвинула стул и надкусила один вареник.

С сыром... Как так?! !

Бросила назад в миску, взяла второй.

Тоже с сыром! Бросила, взяла третий...

Когда бабушка с гостями зашли в дом, я как раз собиралась с рыданием надкусывать последний вареник - с рыданием, потому что уже поняла, что они все не с капустой... Но надкусить и бросить было уже делом принципа - и маленькой местью.

Ничего, съели.

А я надулась и ушла в летнюю кухню.

Там меня бабушка и нашла, принесла мне жареную куриную ножку и сказала, что завтра сделает только для меня вареников с капустой.

- А им не дашь?

- Нет, они с сыром ещё не доели.

Я обняла бабушку, поплакала немного над своей горькой судьбой, после чего съела ножку и ушла куда-то. Может, в сад, может, играть на улице с детьми - уже не помню.

А на следующий день, когда я проснулась, меня уже ждала моя персональная миска вареников, политых шкварками с луком.

Я поставила миску на стол, подумала и все понадкусывала.

Ну так, на всякий случай.

И каждый раз, встречая капустную начинку, я испытывала глубокое удовлетворение, после чего клала вареник назад и брала следующий.

Миска была большая, всё съесть не смогла. Оставила на потом и пошла в сад - там у нас раскладушка в тенёчке стояла, на ней было очень удобно дремать.

Сквозь дрёму слышала, как смеётся на кухне бабушка: она увидела миску с надкусанными варениками.

это ласковое имя, да? А полное — Эдиот?

Хорошо, что бабушка не услышала...

* Сидим на работе. Звонит пятилетняя дочка сослуживицы, просит позвать маму к телефону. Ей отвечают:

— А мамы нет, она в банке.

Продолжительное молчание, после этого следует вопрос:

— А как она туда залезла?

* — Не хочу в садик, там меня детки обижают, толкают...

— Прямо все-все обижают? Неужели ты в садике ни с кем не дружишь?

— Я только с Колей дружу. Он хороший мальчик и меня не обижает. Я ему снег на голову кладу и лопаткой пристукиваю, а он не убегает и не толкается...

* Отдали племянника на карате. Стоят дети в шеренге, знакомятся с тренером. Он красивый, в белоснежном кимоно, объясняет:

— Дети, если у вас возникнет проблема или какое-то желание, вы должны подойти к тренеру и, поклонившись, сказать, чего вы хотите.

Мой малый выходит, ручки сложил как надо, поклон до земли, весь такой завороженный, тихо произносит:

— Сэнсэй, я мороженого хочу...

обречён на следующее: меня сажали на стул, вручали номер «Правды» или «Известий» и предлагали зачитать текст выступления Генерального секретаря ЦК КПСС. А так как на дворе стоял 1976 год, а мальчиком я был бровастым, то публику это зрелище немало веселило, а маму, папу и бабушку приводило в умилённый восторг.

Воспитательницы в детском саду тоже не теряли времени даром, и когда им хотелось перевести дух, они усаживали детишек на длинную, как советская очередь за колбасой, скамейку, а меня, устроив на стульчик напротив, просили почитать сказку.

Шестилетний возраст запомнился сильным эмоциональным переживанием. Однажды вечером, когда мы всей семьёй легли спать, я, полежав немного с открытыми глазами, вдруг начал горько плакать. Подскочившей ко мне в испуге бабушке Маргарите я признался:

— Мне жалко себя, когда я умру.

Меня сейчас удивляет не то, что ген смерти (так это называет в «Тучке» Анатолий Приставкин) проснулся столь рано, а то, как дорогой и любимой бабушке удалось одним-единственным предложением на несколько лет отвлечь меня от «арзамасских ужастиков»:

— Цавт танем, умирают старые люди, а ты не старый, поэтому не умрёшь.

Бабушкина логика показалась мне столь безупречной, что я счастливо и немедленно уснул.