Медицинские истории #пациент

то подвернувшуюся медсестру срочно послали выбрить больному «зону бикини» прямо в палату, куда его временно выгрузили.

Залетев в туда, сестричка тихонько сдёрнула с бессознательно лежащего там мужика штаны и, жутко волнуясь и краснея, приступила к порученной процедуре, начав с его левой тестикулы. Была она, по всей видимости, ещё молоденькая, вследствие чего ещё относилась к мужским половым железам как к чему-то довольно сакральному. И вероятно по причине такой неопытности и, ввиду шарообразности обрабатываемого ею предмета, успела оный пару раз порезать, быстро, впрочем, замазав царапины зелёнкой с йодом из-за чего левое яйцо пациента стало здорово походить на пасхальное.

К этому времени больной проснулся и, сонно узрев происходящее, начал потихоньку распадаться на молекулы. Правда продолжался этот процесс недолго, так как, осознав происходящее, он широко выпучил глаза и возмущённо возопил:

- Это вы что, бл. . ди, тут делаете? ?! !

Короче говоря, она забежала не в ту палату и побрила там какого-то мирно спящего другого больного, которого к тому же сегодня вообще должны были после обеда выписывать.

Пострадавший устроил страшный скандал, обрушив весь свой праведный гнев на побелевшую от ужаса медсестру.

- Ты б ещё, с@ка, зажигалкой опалила! ! – голосил он на весь коридор, куда к тому времени высыпали уже все ходячие больные.

Не успокоившись на этом, он дошёл до замглавврача, с которой категорически затребовал справку для своей супруги, о том, что произошедшее с ним непотребство было намеренно устроено больничным медработником.

- Ничего не знаю, гоните справку! ! – доносилось из кабинета - я теперь как жене это Фаберже показывать буду? ?! !

Ну, что тут поделаешь, пришлось ей выписать бумагу, что при лечении такого-то пациента была допущена врачебная оплошность в виде ошибочного и частичного выбривания его паховой области.

После чего обозлённого обладателя оригинальной интимной причёски постарались поскорей спровадить на выписку, и жизнь в больнице снова вернулась в своё беспокойное русло.

есть какие-либо медицинские показания?

Пациент: Нет.

Врач: Вы уверены, что вам никогда не говорили, что вы чем-то больны?

Пациент: Никогда.

Врач: Какие медикаменты вы принимаете?

Пациент: Инсулин… От диабета.

4. Женщина среднего возраста в последнюю минуту перед началом операции (ее уже вкатили в операционную) говорит, что у нее аллергия на латекс. Все в шоке — половина приспособлений, используемых в операционной, содержат латекс! Так что мы везем ее в специальную операционную без латекса и делаем операцию там.

Когда она пришла в себя после операции, я спросил ее, какая у нее реакция на латекс.

«Мне просто очень не нравится звук надевания латексных перчаток, дорогой». Я просто развернулся и вышел.

5. Нет, я и мой жених не хотим, чтоб нашей дочери делали прививки, инъекции витамина «К», тесты PKU, давали глазную мазь с антибиотиком. Это яд. Тыкать ее иглой — это хуже, чем «простуда», которой она заболеет без «яда»

И они увезли свою новорожденную дочь домой в машине, от которой на всю стоянку несло сигаретами и травой.

6. 20-летний пациент пришел в клинику. Главная жалоба в анкете: «Личное». Уже весело. Захожу, парень подавленный и грустный. Рассказывает историю о том, как переспал с девушкой, без защиты, после заметил, что «на ней пластиковая коробочка». Когда она сказала, что это инсулиновая помпа от диабета, он аж поседел. Сразу примчался проверяться на диабет.

7. «В детстве у меня была астма, хватит меня муштровать и рассказывать мне, как мне растить дочь, только потому, что думаешь, что умнее меня! ». Уходит из больницы.

Через 2 часа возвращается. У 6-летней дочери острая респираторная недостаточность. Согласилась на интенсивную терапию.

8. «Не пейте и не ешьте ничего после полуночи», — перед утренней операцией его 3-летней дочери (Гланды). Во время интубации на следующее утро девочку рвет яичницей, рвота попадает в легкие. Сердце остановилось, и я делал ей искусственный массаж сердца 25 минут. Откачали, операцию отменили, перевели в педиатрическое отделение на вентиляцию легких. Ответ ее отца: «Она сказала, что проголодалась. Я подумал, что вы с ней слишком строги. Это, наверное, вы что-то сделали».

9. Пациентке сказали, что ее сыну каждый день становилось плохо в школе, потому что она каждый день давала ему бутерброды с арахисовым маслом, а у ребенка аллергия на арахис. Она, правда, не знала, что арахисовое масло содержит арахис, а он, учась всего лишь в средней школе (5-7 класс) не был достаточно умен, чтобы осознать это самому.

10. Женщина измеряла температуру ребенка, разогрев духовку, прислонив одну руку к ней, а другую — к голове ребенка. Она сказала медсестре, что у ребенка была температура около 120 градусов.

11. Ветеринарное. Женщина кормила своего 3-месячного щенка каждые несколько дней, по той лишь причине, что она считала, что собаки должны есть именно с такой частотой. Пришла с гипогликемией (еще бы! ).

Медсестра, которая говорила с ней, не смогла терпеть такое вопиющее невежество и фактически наорала на нее: «ВЫ САМИ ЕДИТЕ КАЖДЫЕ 3 ДНЯ?! »

12. Один раз был пациент, которому прописали ингалятор от аллергии на кота. Вернулся через неделю, сказал что реакция совершенно не улучшилась. Выяснилось, что он прыскал ингалятором на кота.

13. Моей любимой была пациентка, которой прописали наклеивать на себя эстрогенные пластыри каждый день. На следующем приеме она пожаловалась, что ей совершенно не нравятся пластыри, потому что «у меня кончается место».

Моя вина, забыл прояснить, что перед тем как клеить пластырь нужно снять вчерашний. Вышло очень смешно. Она правда пришла вся обклеенная пластырями.

14. Мама привела детей в клинику после Хэллоуина, они сожрали все конфеты и у них болели животы. Когда я вошел в смотровую, они все еще поедали ириски. Я объяснил ей, что им нужно прекратить есть конфеты. Посмотрела на меня, как будто у меня 3 головы.

15. Была женщина с диабетом, и у нее начался некроз ноги. Врач сказал ей, что им придется ампутировать ее ногу, а она ответила: «Нет, Иисус исцелит меня».

Врач посмотрел на нее и сказал: «Мэм, бесы едят вашу ногу. Иисус хочет, чтоб мы ее ампутировали».

то за них родственники всегда шли.

Есть у меня один сосед по даче. Его участок далеко от моего, но общаемся достаточно. Он очень противный. Ему только-только стукнуло прошлым летом 40, а выглядел на все 50. Очень скверный характер, считает, ему все должны. Для простоты буду называть его Васильевым. Васильев думает, что за те несчастные копейки налогов, что он отдаёт бюджету, каждый врач, гаишник и учитель обязан облизывать его нижние полушария.

Естественно, все представители этих ремёсел ниже него по жизненному статусу. Когда мы с ним однажды вместе шли с вёдрами к скважине, у нас выдался короткий, но примечательный разговор. Васильев похвастался тем, как пару лет назад засудил одного врача реанимации, когда тот откачал его при остановке сердца.

Во время непрямого массажа сердца повредились рёбра и усугубилась невралгия, которой Васильев страдал уже десятилетие как. Врача отстранили, а затем уволили по статье с записью в личное. Васильев поднапрягся и ещё отсудил у него энное количество денег. Я ещё удивился: на моей практике ни разу не увольняли реаниматологов. А тем более их не удавалось засудить. Ни один главврач не допустит такого, больницы держатся за свой персонал крепко. И как можно судить человека, который тебе жизнь вообще-то спасал?

Васильев довольно погладил хлипенький ус и недвусмысленно обозначил свои связи в нужных местах с нужными людьми. Пациенты нередко идиоты, но чтоб такие — впервые видел. Спрашиваю его, а как же врачу надо было поступить тогда, не спасать тебя что ли?

— А мне всё равно, как бы он поступил — заржал сосед. — Если бы я умер, то мне уже всё равно было бы, а так всё что смог с него поиметь — всё выдоил. И мог он меня спасти без ломания рёбер или не мог, это не моё вообще дело.

— А в чём тогда твоё дело?

— В том, что я смог у этих иждивенцев вернуть из своих налогов.

Дальше я молча нёс вёдра и много думал.

У врачей не принято распространяться о профессии. Потому что сразу же ты перестаёшь быть для окружающих человеком, и интересен им лишь как личный доктор. В любом случае, поверьте на слово, из чистосердечных признаний «я врач», ничего хорошего не выходит. НИ-КО-ГДА.

И вот какая-то нечистая душа заприметила у меня огромный чемодан «аптечки» и соседи сделали выводы. Теперь каждый приезд на дачу меня встречала толпа, чтобы одолжить лекарств и проконсультироваться. Я хирург, как я вас буду консультировать, дурни?!

Но вслух, конечно, отрицал всякие свои связи с врачебным делом. А потом как-то работы навалилось со всеми нововведениями. Зимой, весной и летом на даче не появлялся. Когда в сентябре приехал, надеялся, что забыли про соседа с кучей бесплатных лекарств.

Ан нет — только калитку отпирать начал, бежит с дальнего конца участков соседка. Нехорошо как-то бежит. Точно что-то случилось, за километр видно, что не лопата понадобилась. Ещё тридцать метров не добежала до моего забора и кричит:

— У Васильева приступ! – я даже ключи крепче сжал.

— Какой приступ? – соседка запыхалась совсем, но на последнем издыхании выдаёт: «сердце».

— В скорую звонили, они едут уже. Иди скорее помоги, ты врач же, ему плохо, он лежит совсем никакой. – Я её слушаю и понимаю, что скорая не успеет. Ближайшая подстанция почти в тридцати километрах отсюда. Ну совсем никак не доедет. И скорая это знает. Они не пошлют машину так далеко, когда недавно дожди сильные прошли. Многие сейчас по ментовским вызовам на дорожные аварии выезжают.

— Какой Васильев? – спрашиваю.

— Из зелёного трёхэтажного, на выезде почти участок.

— Не знаю оттуда никого.

— Ну какая разница, пошли быстрее. Бери чемодан свой, а то ещё неизвестно, когда врачи приедут, а он уже минут десять лежит весь белый.

— А я-то что? Я не врач, как я ему помогу?

— Как не врач? А всем посёлком к тебе за лекарствами ходим, ты всё знаешь всегда. Пошли быстрее!

— И что, что знаю. Ну дам я ему таблетку какую-нибудь, а ему хуже станет. Я права не имею.

Соседка как рыба молчит, глазами хлопает, рот открывает.

— Я не пойду никуда и лечить его не буду. Тут не больница. — Открыл калитку и пошёл в дом. Соседка у забора с минуту постояла, а потом убежала назад.

Васильев умер. За ним приехали через два часа и констатировали. Мог бы, конечно, его тогда спасти. Но пока в интернете есть хоть какая-то анонимность, с чистой совестью признаю, что не жалею. Пока такие мрази, как он, пытаются засудить врачей, спасающих жизни, люди будут умирать. Так пусть лучше умирают такие как он.

принимает, каждые выходные и пятницу. Он чего только не принимает. Я один учусь!

Шло время, вот мне доверили одному пузо зашить. Доктор посмотрел на мои труды и констатирует:

— Сычев, с такими навыками тебе не раны, а носки зашивать! Тоже мне, рукодельница.

Первый блин комом, с кем не бывает? Я, значит, времени не теряю и все прошусь на операцию. Доверили, ура! Прооперировал. Ну как сказать. Больной, обрадую, жив остался. Вот только у меня кличка появилась — Бефстроганов.

— Сычев, ты человека лечишь или люля-кебаб готовишь? Хирургия — не твое.

— Ну ладно. Давайте пойду туда, где ответственность за жизнь пациента минимальная.

Так я стал патологоанатомом. Стремно, конечно, сначала было, а потом привык. Даже лучше. Мертвый справку не попросит, в кабинете не натопчет, главврачу не пойдет жаловаться.

Но только и здесь неудача постигла. Мое самое первое вскрытие показало, что больной был парализован. Ну не уследил, с кем не бывает?

— Первый блин комом, а первый мертвец живым, да, Сычев?

— Ну Файзулай Файзулаевич...

— Из тебя патологоанатом никудышный! Твою девушку тоже от мертвой не отличить, когда ты её приходуешь? К Хрящеву пойдешь в ученики, один тебе путь!

Хрящев Сергей Викторович. Говорят, после смерти он сам себя вскроет и констатирует отравление. Короче, он такой патологоанатом, что рядом с ним другие патологоанатомы — педиаторы. Или бабки в регистратуре.

Самый крутой трупорез, но и самый суровый. Прихожу к нему в первый день, а он глазами так делает: морг-морг. Мол, чтоб сразу понятно, с кем дело имеешь. Он и одежду зашивает только хирургической нитью, вместо зубочистки скальпелем в зубах ковыряет, пьет исключительно медицинский спирт. Словом, медик до мозга костей.

Да и как учитель он хороший. Но с приветом чутка. Первый раз заходим с ним в морг, и он так рявкнул:

— Рота, подъем! Чего лежим, живо встать!

Я потом узнал, что он бывший военный, и привычка осталась. А тогда показалось странным.

Еще он со своими "пациентами" любит разговаривать.

— О, Марья Петровна, умерла полчаса назад. Как говорится, с пылу с жару. Так, что тут в животе? Ага, супчик, еще теплый. Не то что мой. Славка, отнеси-ка борщ в микроволновку.

Или:

— Артур Борисович, а что у нас причина смерти? Вот вскрою черепную коробку, вместе пораскинем мозгами!

Тем не менее, мои навыки росли, учил он стабильно и любил говорить:

— Выучишься, Славка, пойдешь хирургом работать, будешь мне в морг клиентскую базу набирать!

Короче, веселый мужик.

Как-то раз к нам [мав]ра заносят.

— Сергей Викторович, он черный, как ваш юмор!

— Тссс, Славка. Слышишь эту тишину? Не потому что они мертвые, а потому что шутишь ты так же, как оперируешь! Да не обижайся, пошли загорелого резать...

И тут [мав]р как отрыгнет! Я чуть не поседел. А Хрящеву хоть бы что.

— Сычев, о посмертной отрыжке не слышал? Воняет жутко. Ладненько, что тут у нас.

Ладно, хрен с отрыжкой. Опасливо подхожу к афроамериканцу, а руки дрожат! Не у меня, у покойника. Второй раз я чуть не поседел.

— Спокойствие, Сычев. Посмертные судороги.

И тут [мав]р медленно открывает глаза. Смотрит на меня, потом на Хрящева. И мы с негром хором:

— Аааааааааааааа!

— Сергей Викторович, что это?!

Хрящев стоит озадаченный:

— О господи. Я помню, живых привозили, а они мертвыми оказались. Но чтоб наоборот... Тише, сникерс, не ори.

— Вы говорьите на руски?

— Охо, Славка, а он нас понимает.

— Я... я есть ничего не помнить... расель...

— А, тебя Рассел зовут? Я Сергей Викторович, а это Славка. Хеллоу, май блэк френд!

Бедный [мав]р что-то бормочет, руками за голову схватился.

— Аай, ни хюя не помнить! А, есть... Одна фраза я есть запомнить, главное!

— Ну-ка, что у тебя?

— Утро... Утро по мель...

— Ага, утром по мели.

— Утро по мели... Випь, випь!

— Ну, выпь. Птица вроде цапли.

— Утро по мель, выпь расель!

— Так. Утром по мели выпь, Рассел? Хм. Славка, иди сюда.

Пока [мав]р очухивается, Хрящев меня в сторонку отводит.

— Сергей Викторович, и что же это?

— Утром по мели выпь, Рассел? Вроде бред, но с другой стороны... У нас в армии и не так шифровали! Это кодовая фраза, видимо, а [мав]ра кто-то хотел ликвидировать. Надо в этом разобраться. Где черного нашли?

— Возле мусорки подобрали, он был, кхм. В русском народном костюме.

— Ага, реквизит. Ну точно агент. Еще и с амнезией.

Решил, значит, Хрящев к тому месту съездить и глянуть, может, что интересного. [мав]ра за неимением другого в форму врача одели — чистый интерн. Выходим из больницы, все оглядываются.

— Сергей Викторович, а это по обмену у вас?

— Нэээээ, ты пыздыыыышь!

— Тише, Рассел! Не привлекай внимание!

Сели в волгу Хрящева и поехали. До места недалеко, вот и мусорки. Бомжи сидят, ничего вроде интересного.

— О, уголек, здарова! Ну ты и зажег вчера!

— Нээээ, ты пыздыыышь!

— Рассел, отстань от бомжей. Сычев, ищи улики.

И тут вижу — идут серьезные господа. В костюмах. Обеспокоенные, шарят везде глазами. Вдруг нашего [мав]ра увидели и заторопились.

— Сергей Викторович, это не по нашу честь идут?

Руками машут, кричат что-то.

— Славка, Рассел, живо в машину!

Как в боевике. Запрыгнули, Хрящев педаль упер и вперед. Я оглянулся — они все машут, потом тоже в машину садятся. А машина серьезная, мне на такую полгорода прооперировать надо. Догоняют.

Рассел сидит, мычит, за голову держится. И тут такой:

— Вспомнить! Вспомнить! Утром по мель...

Обгоняют и прижимают нас. Сигналят. Хрящев побледнел:

— Ну все, Славка. Доигрались.

— Утром по мель...

Эти в костюмах дверь волги распахнули:

— Идиоты, вы нахрена нашего [мав]ра забрали?!

— Вспомниль! Утром будет похмель, випей рассоль!

Короче, рассказали все. Посол Зимбабве, первый день в городе, решили в кабак сводить. Он с непривычки водки напился и убежал по городу шастать. Потом с бомжами боярышником догнался и вырубился. Там его и приняли за мертвого.

Нас, конечно, отблагодарили за спасения посла и денежный подарок дали. Хрящев по такому поводу отпуск взял, а я решил из медицины уйти. Ну его, не мое.

Устроился в ресторанчик поваром. И знаете что? Никто лучше меня бефстроганов не готовит! У меня, кстати, здесь кличка Хирург. Фаршированную курицу зашиваю только хирургической нитью. И мясо нарезаю скальпелем. По старой привычке.

ухаживать и всяко активизировать лежачего старика одна разъединственная медсестра не может - некогда. И врач тож не может - тож некогда. Тут либо родственники нужны любящие и внимательные, либо сиделки. Хотя бы внимательные. В общем лежит дедулька в палате у Эфенди, тихо преет. День лежит, два лежит, три лежит. Эфенди ему и так, и эдак объясняет, что надо бы детей позвать. . . Дед в отказную - дети все заняты, у них свои дела. А вы вот тут мной и занимайтесь. Откровенно залеживаецца дед.

Подумал Осман Будулаич, прикинул, да и прибег к старому методу.

Приходит утром к деду и говорит:

- Слушай, отэц, я тут подумаль. . . Я сам бэжэнэц, у мэна 8 дэтэй и двэ жэна - жыт нам нэгдэ. А ты такой адынокый савсэм, дажэ ныкто нэ прыходыт. Я сэчас собэс вызову, оны мнэ твой квартыра оформят. А мой дэты за тобой будэт ухажыват! А еслы ты помрош, мы тэбя по мусулманскый традыцый похороным!

. . . стоит ли говорить, что через два часа толпа родственников, крайне озабоченных состоянием здоровья дедульки, ворвалась в отделение. Заву стоило немалых трудов разогнать половину из них. Вторая же половина едва деда не угробила, начав одновременно делать ему массаж, кормить, ворочать и мыть. Стремительнейшим образом больной пошел на поправку.

А Эфенди знай посмеиваецца себе в бороду:

- Биляяяят! Квартырный вопрос - двыгатэл мэдыцынского прогрэсса!

Хрущевская оттепель приоткрыла железный занавес, и СССР стал активно контактировать с другими государствами. Одним из новых друзей страны Советов стала Индия. Именно туда 7 декабря 1959 года и отправился дважды лауреат Сталинской премии художник Кокорекин Алексей Алексеевич, специализировавшийся на создании пропагандистских плакатов. В ходе двухнедельного отпуска он осматривал достопримечательности экзотической Индии и даже побывал на похоронах брахмана.  

Сразу после возвращения в Москву, у художника поднялась температура и начался сильный кашель. Больного госпитализировали в Боткинскую больницу, где ему поставили диагноз «грипп». На теле Кокорекина появилась сыпь, которую списали на аллергию от лекарств. Алексея Алексеевича положили в палату к больным гриппом. На третий день стало понятно, что художник умирает, и к нему пустили родственников.  

Для того, чтобы все-таки определить заболевание, из Ленинграда прибыл известный академик медицины Николай Краевский. Но и он не поставил верный диагноз. Одна из медсестер робко заметила, что такие симптомы характерны для оспы, но слушать ее никто не стал. На носу был Новый год, и советские люди спешили на праздник, поэтому художника в спешке кремировали 31 декабря.  

Через две недели, в уже наступившем 1960 году, у некоторых пациентов Боткинской больницы появились такия же, как и у Кокорекина, лихорадка, кашель и сыпь. Материал, взятый с кожи одного из больных, отправили в НИИ вакцин и сывороток. 15 января 1960 года академик Морозов выявил в материале частицы вируса натуральной оспы.  

Новость оперативно сообщили высшему руководству страны. Стало понятно, что Москва и весь Советский Союз находятся в шаге от эпидемии болезни, которую не лечат.  

Перед личным составом столичной милиции и КГБ поставили задачу в кратчайшие сроки выявить всех, с кем контактировал художник, начиная с момента его посадки на самолет в Индию. В группу риска попали пассажиры самолета, его экипаж, таможенники, коллеги, друзья, родственники. Следствие даже установило, что перед тем, как вернуться домой, Кокорекин сутки провел с любовницей. Масштаб работы был огромен. Выяснили, что в течение нескольких недель больной контактировал с несколькими тысячами людей. Выявить всех было практически нереально.  

Медицинские работники сосредоточились на двух основных очагах эпидемии — Боткинская больница и семья художника. Известная на весь СССР московская больница была переведена на казарменное положение. В нее никого не впускали и никого не выпускали из нее. При этом персонал, больных и их родственников о причинах такого режима в известность не ставили. Власти старались не допустить паники, и это давало результаты.  

В карантине находились несколько тысяч человек. В короткий срок определили, что в больнице оспой заразились 9 человек из персонала и три пациента. Среди родственников и друзей Кокорекина выявили семь инфицированных: вторая жена, а также первая, которая заразила своего мужа и сына; страховой агент художника и несколько его приятелей. Всего Кокорекин заразил 19 человек, они в свою очередь инфицировали еще 23 человека, из которых несколько передали заболевание трем людям. Из 46 больных трое умерли.  

В эти критические дни московские врачи, сотрудники КГБ и милиции совершили подвиг. Они оперативно выявляли потенциальных больных и изолировали их от общества. Были проверены однокурсники и преподаватели дочери Алексея Кокорекина, найдены все 117 пациентов, которые были на приеме у обследовавшего художника терапевта.  

Всего в карантин поместили более 9000 человек. Во время бесед с представителями органов, потенциальные носители оспы выдавали имена любовников и собутыльников. Жена художника призналась, что сдала в комиссионку на перепродажу вещи, которые муж привез из Индии. Из-за дефицита одежда, которая могла заразить людей смертельным заболеванием, ушла мимо кассы. Спецы из КГБ, используя свой опыт и неограниченные возможности, сделали невозможное и вышли на покупателей.  

В 1960 году все 7 миллионов жителей Москвы были вакцинированы. Привили, в том числе, и умирающих. Каждую неделю укол делали 1,5 млн человек, а проводили вакцинацию 10 тысяч прививочных бригад, в которые ,помимо врачей и фельдшеров , входили студенты медицинских вузов. Через месяц вспышку оспы удалось погасить.

и неподъемная.

Речь, однако, пойдёт о профессиональных суевериях...

Они делятся на общие и личные.

Среди общих можно начать с нежелания признать дежурство лёгким до его окончания, говорить вслух— « в приёмном покое всё спокойно», прощаясь с коллегами, употреблять слова "до скорой встречи" , мифологическая вера в зависимость поступлений в больницу от фазы Луны, парность диагнозов и так далее.

А вот личные ...

Они могут быть довольно странными, даже причудливыми. Но их возникновения имеют под собой реальные события, частично объясняющие персональные фобии и идиосинкразии.

Могу поделиться несколькими, коли интересно.

Терпеть не могу, когда меня хвалят до начала работы, боюсь сглазить, на «доктор, мы наслышаны о вас, вас так хвалят» — хмуро обрываю со словами: всё это слухи, по большей части, враньё.

И никаких хай файвинг или ликований до полного успешного окончания работы, слишком много ошибок случаются в последние 5 минут полёта и приземления( наркоз очень похож на полёт)

Более того, мои коллеги и больные уведомлены о «правиле 200 метров доктора Ашнина»: мы начинаем праздновать хорошую работу только по выписке больного, когда его семья его увозит домой, не менее 200 метров от госпиталя.

Это суеверие возникло, когда выписавшийся больной отъехал от госпиталя метров на 150, вдруг машина резко развернулась и на всех парах подлетела к приёмному покою — осложнение, пациенту резко поплохело.

Однако самое сильное и странное суеверие, очень личное — запрет на употребление няшных слов о моих педиатрических пациентах, особенно слово “cute”, миленький. По правде говоря, это слово просто вне закона, опытные медсёстры учат молодых никогда-никогда не употреблять его в моём присутствии, правило гласит: они няшные только при выписке, никаких восторгов и захваливания до этого момента.

По правде говоря, эта странность граничит с фобией...

Что же вызвало такой нелепый и сильный заскок у матёрого врача?

История эта случилась почти четверть века назад, когда я, старший резидент в тренировочной программе по анестезиологии, получил не совсем обычного пациента — мальчика 2-3 лет с вирусным разрастанием в горле, мешающим ему дышать. Он даже плакал неслышно, сипло.

Это был самый хорошенький пациент, маленький ангел с прекрасными голубыми глазами и длинными вьющимися льняными волосами.

Суровые медсёстры операционной не могли наахаться и тетешкали его, передавая с рук на руки, чирикая слово “ cute” много раз.

Я же готовился к очень сложному наркозу, педиатрическая оториноларингология может быть очень опасной, иногда — смертельно опасной.

Так и случилось, немедленно по вводу в наркоз, мышцы ребёнка расслабились, в том числе и мышцы гортани, разрастание сдвинулось и закупорило вход в трахею. Поступление кислорода стало невозможным.

Я быстро понял надвигающуюся катастрофу: ничего из моего арсенала мер успеха не принесло, содержание кислорода в крови начало падать, инструктор по анестезиологии повторил весь комплекс, полагаясь на свою матерую сноровку — ничего.

Катастрофа приближалась со скоростью самолёта в финальном пике, содержание кислорода упало до критического уровня, ребёнок посинел, и его сердце стало замедляться, мы приближались к ситуации невозвратимого поражения мозга и сердца.

Всё спас профессор оториноларингологии — отодвинув всех в сторону, он схватил спасительный инструмент и протаранил разрастание, возобновив подачу кислорода.

Затем они произвели трахеотомию, вставили трубочку, я вывел ребёнка из наркоза и, к своему ужасу, увидел признаки поражения мозга, вызванные недостатком кислорода. Я немедленно приписал всю вину себе, перевёл его в реанимацию и побежал искать педиатрического невропатолога-интенсивиста.

Пришёл мужик, заканчивающий свой 11 год тренировок, редкой силы уникальный специалист, посмотрел его и пришёл к заключению: необратимых повреждений нет, наблюдаем.

Так я и провёл следующие двое суток, помогая ухаживать за ребёнком, меня гнали домой, я не находил в себе сил покинуть моего маленького ангелочка, его мама выходила и заходила, обходы за обходами, госпиталь учебный, каждая специальность обходит своей командой, раз за разом его историю докладывают сухим медицинским жаргоном.

Должно быть, меня сильно контузило ужасом и виной, жалостью к моему пациенту, почти погибшему у меня на глазах.

Наконец, невропатолог решил меня услать домой, назначив ему повторное исследование электрической активности — всё в норме.

Обняв меня за плечи, он вывел меня из реанимации и передал моим инструкторам с рекомендацией дать мне пару дней отдыха.

И меня, контуженного страхом, отправили домой.

Пришёл домой, лёд в груди — дышать мешает, мозги в тумане и отупение, никаких эмоций, опустошённость.

Надо что-то делать, я даже заснуть не могу. Вынул водку из морозильника, налил полстакана, выпил.

Отпустило, в груди потеплело, самого же затрясло, и я расплакался...

Ребёнок выписался домой, я вернулся к своим обязанностям, по иронии судьбы я ещё дважды давал ему наркоз, мама меня знала по имени, ребёнок узнавал, правда, без особой радости, опять ты с твоей вонючей гадостью...

Всё зажило и у него, и у меня.

Всё, за исключением одной странности: каждый раз, услышав треклятое слово “cute”, шерсть поднималась дыбом, и я мысленно переносился в то ужасное утро.

Медсёстры меня берегут, понимающе относясь к моему суеверию.

Кому-то я рассказал об этом случае, что ли, не помню уже.

Вот такая история, надеюсь, вы не осудите меня за мои человеческие слабости, просто я уверен — если у вас нет пока профессиональных суеверий, то со временем они появятся.