Женские истории

ёкало в груди.

Ну а что Жанна? Она просто позволяла себя любить, изредка отвечая на его ухаживания - редкими походами в кино и непродолжительными вечерними разговорами, возле её подъезда.

Конечно, Марик пытался форсировать события, но Жанна всегда находила всевозможные причины для вежливого отказа. Это продолжалось до того события, когда Марику, как и его друзьям пришло время отдать долг Родине, доблестной службой в рядах доблестной советской армии. Накануне перед отправкой, пригласив на проводы Жанну, он намеренно выпил для храбрости, чтобы быть чуть смелее со своей девушкой, да и друзья чувствуя эмоции Марика, под конец вечера оставили их вдвоём наедине в спальне родителей. Ну а те, тактично покинули квартиру после первого стола. Но, то ли алкоголь сыграл злую шутку, то ли Жанна не была готова к этому, но через минут двадцать Марик вышел из комнаты и громко произнёс:

— Ты всё равно будешь нянчить моих детей!

И ещё раз повторил на всю квартиру, так что было слышно всем:

— Слышишь, ты всё равно будешь нянчить моих детей!

А затем одев кроссовки выбежал на улицу. Где он провёл ночь, никто так и не узнал, вот только на следующее день, ближе к обеду, он с такими же лысыми призывниками, как и сам, уже ехал в плацкартном вагоне в далёкую Белоруссию.

Первые полгода он усиленно переписывался с Жанной, которая как ни в чём ни бывало отвечала на письма Марика и даже писала, что скучает по нему. Но после Нового года как-то стала писать всё реже и реже, а к майским праздникам всё таки написала, что дружит с каким то парнем, студентом последнего курса её института и что пусть он, то бишь Марик не обижается... Так получилось.

Марик долго не мог поверить в это, думал, что это розыгрыш, ну так проверка чувств, пока его друзья не подтвердили самые худшие его опасения. А ещё через некоторое время пришло сообщение, что его Жанночка благополучно вышла замуж и укатила с мужем куда то по его распределению, а куда неизвестно.

Ну а что же Марик? Он благополучно отслужил положенные два года, даже чуть-чуть поболее, приехал домой и побыв пару месяцев в родном городе, уехал поступать в столицу, в один из местных вузов. Поступил, закончил с отличием, да так и остался преподавать в родном «альма матер»

Отработав в институте лет пятнадцать, наш Марик, хотя конечно его уже называли по имени отчеству, защитил кандидатский минимум и почти наготове была докторская диссертация. Также за это время, он успел обзавестись приличной «трёшкой» в одном из элитных микрорайонов «южной столицы» (официальный столичный статус город уже к тому времени утратил), а также неплохим автомобилем, ведь помимо своей основной преподавательской деятельности, он занимался различными коммерческими проектами, благо время было такое, а энергии и сноровки у него было не отнять.

Ну а личную жизнь он как то не пытался налаживать, хотя парнем он был видным и женским вниманием был точно не обделён. Конечно, он не жил праведным монахом, всё было, но вот женитьба его не прельщала, хотя и пару раз пытался жить гражданским браком, но хватило максимум, всего лишь на четыре месяца.

Пока однажды, совершенно случайно, не познакомился с милой девчушкой, которая была гораздо моложе его, но именно с ней он чувствовал себя легко и непринуждённо и именно ради неё ему хотелось совершить, что нибудь этакое; хорошее, героическое, а при его статусе, это героическое и подразумевало женитьбу. Ну а через полгода появился и повод, она оказалась в положении, ведь они с молчаливого согласия друг друга, просто перестали предохраняться.

Ну что же, раз такое дело, Марик, как истинный джентльмен и мужчина решил сделать ей предложение. Она конечно согласилась и через недельку они вылетели в столицу, знакомиться с её родителями, вернее мамой, так как её отец покинул их и уже давно жил за бугром с новой семьей. По прилёту в столицу они, поймав такси, отправились к ней домой. Дверь открыла женщина, средних лет, ещё не утратившая следы былой, ослепительной красоты и эта красота была ему до боли знакома! ... Женщина, тоже начала приглядываться, а затем слегка побледнев, села на кушетку.

«Жанна» - только и сумел сказать Марик. «Марик» - только и сумела сказать Жанна. И добавила:

— Ну что же, я готова нянчить твоих детей! ...

о себе часто рассказывали, делились ощущениями. Тебе, говорили, Антоновна, крупно повезло. Это же надо, так легко климакс переносишь!

Как сглазили подруги. Стали вскоре происходить с Антоновной странные вещи. Понимала она, что это гормональные изменения в организме, которые бесследно не проходят. Отсюда, наверное, и беспричинная смена настроения, и головокружение, и слабость.

Все труднее стало Антоновне наклоняться к внучке Лизоньке, аппетит пропал, спина болеть стала как-то по-новому. По утрам часто отекало лицо, а по вечерам — ноги. Какое-то время на свои недомогания Антоновна особого внимания не обращала. Первыми забили тревогу невестки: какая вы, мама, квелая стали, бледная. Сходите к врачу, сделайте УЗИ, не тяните, с такими делами не шутят!

Антоновна молчала. Сомнения, что с ней что-то неладно, и так уже давно поселились в ее душе. А тут еще стала сильно болеть грудь, ну просто огнем горит, не дотронуться. Низ живота тянет, спать не дает. Часто бессонными ночами под мерное похрапывание мужа, лежала Антоновна на спине, уставившись в потолок, и тихо плакала, думая о будущем и вспоминая прошлое.

Ну как же не хотелось ей умирать! Ведь только пятьдесят два еще, до пенсии даже не дотянула. С мужем дачу начали подыскивать, решили на природе побольше побыть. Сыновья такие замечательные, на хороших работах. Невестки уважительные, не дерзят, помогают седину закрашивать, советуют, что из одежды купить, чтоб полноту скрыть.

Внучка единственная, Лизонька, просто золотая девочка, не нарадоваться. Фигурным катанием занимается, в первый класс осенью пойдет. Рисует хорошо, уже вязать умеет – бабушка научила.

Как же быстро жизнь пролетела! Кажется Антоновне, что и не жила еще совсем. Вот младшего сына только что женила, еще детей от него не дождалась, а тут болезнь, будь она неладна!

Утирала Антоновна горячие слезы краем пододеяльника, а они текли и текли по ее щекам. По утрам под глазами образовывались синие круги, лицо потемнело, осунулось.

Кое-как пережила Антоновна весну и лето, а к осени совсем ей плохо стало. Одышка, боль в спине страшная почти не отпускает, живот болит нестерпимо. Решилась, наконец, Антоновна записаться на прием к врачу и рассказать о своих страданиях мужу.

В женскую консультацию Антоновну сопровождала почти вся семья. Муж, Андрей Ильич со старшим сыном остался в машине, а обе невестки ожидали ее в коридоре.

С трудом взобравшись на смотровое кресло и краснея от неловкости, Антоновна отвечала на вопросы докторши: когда прекратились месячные, когда почувствовала недомогание, когда в последний раз обследовалась. Отвечала Антоновна долго, успела даже замерзнуть на кресле, пока докторша заполняла карточку, мыла руки, натягивала резиновые перчатки.

— Онкодиспансер? – кричала та в трубку. – Это из пятой. У меня тяжелая больная, нужна срочная консультация. Срочная! Да, да… Видимо, последняя стадия. Я матки не нахожу. Пятьдесят два… Первичное обращение. Да, не говорите… Как в лесу живут. Учишь их, учишь, информация на каждом столбе, а лишний раз к врачу сходить у них времени нет. Да, да, хорошо, отправляю.

Закончив разговор, докторша перешла к столу и стала оформлять какие-то бумаги.

— Вы сюда одна приехали, женщина?

— Нет, с мужем, с детьми, на машине мы, — тихо ответила Антоновна онемевшими губами. Только сейчас почувствовала она сильнейшую боль во всем теле. От этой боли перехватывало дыхание, отнимались ноги, хотелось кричать. Антоновна прислонилась к дверному косяку и заплакала. Акушерка выскочила в коридор и крикнула:

— Кто здесь с Пашковой? Зайдите!

Невестки вскочили и заторопились в кабинет. Увидев свекровь, все поняли сразу. Антоновна плакала и корчилась от боли, словно издалека доносились до нее обрывки указаний докторши: немедленно, срочно, первая больница, онкология, второй этаж, дежурный врач ждет… Вот направление, вот карточка… Очень поздно, сожалею… Почему тянули, ведь образованные люди…

В машине ехали молча. Андрей Ильич не стесняясь шмыгал носом, время от времени утирая слезы тыльной стороной ладони. Сын напряженно всматривался на дорогу, до боли в пальцах сжимая в руках руль.

На заднем сидении невестки с двух сторон поддерживали свекровь, которую покидали уже последние силы. Антоновна стонала, а когда боль становилась совсем нестерпимой, кричала в голос, вызывая тем самым у Андрея Ильича новые приступы рыданий.

Иногда боль на несколько мгновений утихала, и тогда Антоновна успевала увидеть проплывающие за окнами машины пожелтевшие кроны деревьев. Прощаясь с ними, Антоновна мысленно прощалась и с детьми, и с мужем, и с внучкой Лизонькой. Уж не придется ее больше побаловать вкусными пирожками. А кто теперь поведет ее в первый класс, кто встретит родимую после уроков? Кто обнимет ее крепко-крепко, поцелует, восхитится ее первыми успехами.

В диспансере долго ждать не пришлось. Антоновну приняли сразу. Семья в ужасе, не смея присесть, кучкой стояла у окна. Андрей Ильич уже не плакал, а как-то потерянно и беспомощно смотрел в одну точку. Невестки комкали в руках платочки, сын молча раскачивался всем телом из стороны в сторону.

В кабинете, куда отвели Антоновну, видимо, происходило что-то страшное. Сначала оттуда выскочила медсестра с пунцовым лицом и бросилась в конец коридора. Потом быстрым шагом в кабинет зашел пожилой врач в хирургическом халате и в бахилах. Затем почти бегом туда же заскочило еще несколько докторов.

Когда в конце коридора раздался грохот, семья машинально, как по команде, повернула головы к источнику шума: пунцовая медсестра с двумя санитарами быстро везли дребезжащую каталку для перевозки лежачих больных. Как только каталка скрылась за широкой дверью кабинета, семья поняла, что это конец. Андрей Ильич обхватил голову руками и застонал, невестки бросились искать в сумочках сердечные капли, у сына на щеке предательски задергался нерв.

Внезапно дверь кабинета снова распахнулась. Каталку с Антоновной, покрытой белой простыней, толкало одновременно человек шесть-семь. Все возбужденные, красные, с капельками пота на лбах. Бледное лицо Антоновны было открыто. Ужас застыл в ее опухших глазах. Оттолкнув невесток, Андрей Ильич бросился к жене. Пожилой врач преградил ему дорогу.

— Я муж, муж, — кричал Андрей Ильич в след удаляющейся каталке. — Дайте хоть проститься. Любонька, милая моя, как же так, мы же хотели в один день…

— Дохотелись уже, — медсестра закрывала на задвижку широкую дверь кабинета. – Не мешайте, дедушка, и не кричите. Рожает она. Головка вот-вот появится.

В родильном зале было две роженицы: Антоновна и еще одна, совсем молоденькая, наверно, студентка. Обе кричали одновременно и так же одновременно, как по приказу, успокаивались между схватками. Вокруг каждой суетились акушерки и врачи. Пожилой профессор спокойно и вальяжно ходил от одного стола к другому и давал указания.

— И за что страдаем? – спросил профессор у рожениц во время очередного затишья.

— За водку проклятую, она во всем виновата, зараза, — простонала студентка.

— Ну, а ты, мать? — обратился профессор к Антоновне и похлопал ее по оголенной толстой ляжке.

Антоновна помолчала немного, подумала, а потом тихо, ибо сил уже не было совсем, прошептала:

— Да за любовь, наверное. За что ж еще? Вот день рождения мой так с мужем отметили. Пятьдесят второй годок. Побаловались немножко…

— Не слабо, нужно сказать, побаловались, — усмехнулся профессор. — Так неужели, и правда, не замечала ничего или хитришь?

— Да что вы, доктор! Если б я знала, если б только подумать могла. Стыд-то какой! Ведь я уже бабушка давно. И толстая такая с самого детства, меня-то из-за фигуры по имени с двадцати лет никто не звал, только по отчеству. Уверена была, что у меня климакс и онкология в придачу. Вот и в консультации матки не нашли, сказали, что рассосалась, рак, последняя стадия.

— Срак у тебя, а не рак, — профессор раздраженно махнул рукой. – Все мы живые люди, и, к сожалению, врачебные ошибки еще иногда имеют место быть. Но хватит разговаривать. Тужься, мать, давай, тужься. Твоя ошибка хочет увидеть свет!

Акушерка вышла из родильного зала довольная и исполненная важности. Будет что подружкам рассказать –- не каждый день в наше время бабушки рожают.

— Пашкова Любовь Антоновна. Есть родные?

— Есть, — хором ответила семья, делая шаг вперед.

— Поздравляю, — с откровенным любопытством разглядывая мужскую часть семьи, сказала акушерка. — А кто отец-то будет?

— Я, — хрипло, не веря еще всему происходящему, прошептал Андрей Ильич.

— Он, – одновременно ответили невестки, указывая на свекра.

– Обалдеть, — не удержалась от эмоций акушерка и добавила уже с явным уважением. — Мальчик у вас. Три пятьсот. Рост пятьдесят один сантиметр. Накрывайте поляну, папаша. Еще бы часик и неизвестно, что было бы… К самым родам поспели. Вот чудеса так чудеса. Зачем только в онкологию везли, не понимаю?

общаемся. И тут я замечаю на стене фотографию в рамочке. На снимке – стройная темненькая девица, с немного нахальным взглядом. Вежливо интересуюсь у хозяина – мол, кто это? На супругу совсем не похоже, для дочки – возраст не подходящий, так почему же ее фото занимает столь почетное место? Хозяин засмеялся, и рассказал мне совершенно удивительную историю.

Несколько лет назад, когда он проходил в армии срочную службу, за полгода до дембеля один сослуживец показал ему письмо от своей сестры, в котором та писала, что одной из ее подруг очень понравился Саша, которого та увидела на присланной фотографии. И эта подруга просто умоляла разрешить ей написать Саше письмо. Девушки у Саши не было, поэтому он с радостью согласился на переписку. Вскоре пришло письмо от Насти (так звали эту подружку), которое так складно и красиво было написано, что невероятно увлекло нашего героя. Плюс, в конверте была фотография, в которую Саша можно сказать влюбился.

Начался у них роман в письмах, который потом плавно перерос в роман телефонный. К моменту своей демобилизации Саша уже не мыслил жизни без Насти, и это не смотря на то, что кроме как на фотографиях он ее ни разу не видел. И вот, после службы, он едет не домой, а в далекий незнакомый городок к своей возлюбленной. Только представьте, какой он испытал шок, когда обнаружилось, что вместо чернявой красавицы с томными глазами, Настя оказалась рыженькой нескладной девицей, которая была совершенно не в его вкусе! Саша, разумеется, изрядно поскандалил, но быстро успокоился, поскольку зареванная Настя сразу созналась в обмане, уверяя, однако, что все ее письма были написаны от души. Расставив все точки над i, Саша поехал на вокзал, покупать обратный билет, а убитая горем девушка, как тень, понуро поплелась за ним – проводить. На вокзале удалось взять билет только на следующий день, и, увидев это, Настя стала упрашивать его переночевать у нее. Город был незнакомый, идти некуда – пришлось согласиться.

Ну, как, наверное, догадался читатель, на следующий день Саша никуда не уехал. Только через две недели он появился дома уже с невестой, от чего у его родителей (весьма, кстати, солидных людей) было, как бы помягче сказать – небольшое головокружение, от «радости» за собственного сына. Несмотря на всевозможные передряги, вставшие на пути Саши и Насти, они поженились, и живут, душа в душу, воспитывая двух рыженьких сыновей. От счастливой семейной жизни Настя расцвела, превратившись в настоящую леди – с гордой осанкой и аристократическими манерами. И вот в память об их необычном знакомстве Саша с Настей решили повесить на видное место ту самую фотографию, с которой, собственно и началась их счастливая жизнь.

Ну а теперь, пожалуй, самое интересное: кто эта незнакомка, чью фотографию вложила в конверт Настя? … п@рнозвезда Саша Грей.

"Последнего героя". Там были два острова: один населяли мужчины, а другой – женщины. Правила объявили заранее, никто не выступил против. Идею поддержали и феминистки, которые вовсю верещали о том, сейчас-то они покажут, как будет выглядеть женское общество без ужасов патриархата.

И они показали. Ох, как они показали! . .

Две группы были заброшены каждая на свой остров, снабжены небольшим количеством необходимых поначалу запасов и предоставлены сами себе. Обе начали с выстраивания иерархических отношений, но в мужской компании как-то обошлись без формального лидера: каждый стал заниматься тем, что считал необходимым. Кому-то было по приколу охотиться, другим – рыбачить или заниматься собирательством. Даже самый ленивый, когда ему надоело тупить на пляже, занялся изготовлением примитивной мебели. Еще одна группа решила строить жилище, которое впоследствии разрослось и усовершенствовалось. Поэтому через несколько дней на острове появилась маленькая процветающая цивилизация, день ото дня она становилась все более успешной.

Женщины также занялись рутинной работой. Сначала они придумали сушилку для шмоток и пляжных полотенец, а потом отправились загорать и болтать. Тут же выяснилось, что они не могут начать общее дело без достижения консенсуса между всеми членами группы. А поскольку их там оказалось не менее дюжины, этот консенсус так и не был найден. В течение нескольких эпизодов женщины съели все свои запасы, несколько раз вымокли под тропическим штормом, безуспешно боролись с песчаными блохами и в целом выглядели довольно жалко. В то же время мужской коллектив был весьма доволен собой. Естественно, в группе появлялись некоторые разногласия, но они, так или иначе, разрешались.

Тут авторы программы схватились за головы и справедливо решили, что надо срочно менять условия игры. Иначе их распяло бы общественное мнение. В рамках помощи женщинам к ним на остров были отправлены трое мужчин. В свою очередь, с женского острова на мужской отправились три женщины.

Поначалу трое мужиков, которым выпал жребий ехать к телкам, были крайне возбуждены по этому поводу. Но все несколько изменилось по прибытии.

М. :

– А где ваше жилище?

Ж. :

– А у нас нет жилища.

М. :

– А где же ваш провиант?

Ж. :

– А мы свой рис уже давно съели

Ну и все в таком духе.

В итоге трое несчастных парней попали в ад: вынуждены были вкалывать как волы, используя все навыки, полученные ими методом проб и ошибок в первые недели своего пребывания на острове, – строя телкам жилье, ловя рыбу, заставляя их собирать фрукты и ягоды про запас. Однако те только и делали, что болтали без умолку и загорали.

При этом три женщины, которых отправили на мужской остров, попали в рай: еда, кров и максимум мужского внимания нахаляву. Все свое время они проводили также – болтая и загорая.

Вот тут-то и начались вопли в медиа. Феминистская общественность подняла жуткий галдеж на тему о том, что телевидение поддерживает замшелые стереотипы и вообще: "такой хоккей нам не нужен! ". Твердили, будто шоу не соответствует целям построения светлого будущего и его надо запретить.

То есть повели себя точно так же, как наши российские "люди с хорошими лицами": если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов! Начали манипулировать и лицемерить.

Им вежливо разъясняли, что происшедшее, конечно, может быть случайностью, но канал CBS тоже показывал в Штатах несколько сезонов аналогичного реалити, где мужчины и женщины были в разных группах. В большинстве ситуаций результат оказывался таким же – мужчины быстро кооперировались добывая еду, огонь и кров, а женщины тратили время и силы на болтовню, ссоры, поедание скудных запасов и скрупулезное выстраивание иерархии.

В меньшинстве эпизодов становление мужского коллектива тормозилось амбициями агрессивных персонажей, но ситуация, когда мужики не смогли самоорганизоваться, а женщины создали некое подобие функционального сообщества, не нашла отражения нигде, кроме мира дамских ванильных фантазий. И это то самое "сокровенное знание", которое феминистки будут оберегать от разглашения, как Мальчиш-Кибальчиш – свою военную тайну.

подругой исследовали долины Каппадокии пешком. Не хило впечатлившись открыточными фотографиями Долины любви (это там, где понатыканы пенисы, прости госссподи), утром мы выползли из славного городка Гёреме в поисках этой самой любви. Искали мы её долго, много плутали, ошибались, исходив много миль, витиеватыми путями мы таки нашли её спустя полдня!

Но история заключается не в этом.

Значится, утомившись длительными поисками, мы, кто бы сомневался, проголодались. Увидев на склоне долины единственную хоз. постройку с большой летней верандой, длинными столами, восточными коврами, тахтами и подушками, логично приняв её за кафешку (место, таки исхоженное туристами), уселись мы по-хозяйски за один из столов.

Спустя минуту-другую из здания вышел дед лет 80-ти. Завидев нас, единственных клиентов, обрадовался, подумали мы. Так и было. Дед был насказано нам рад, но не изъяснялся ни на одном из знакомых нам языков. Мы поприветствовали деда на единственном знакомом нам турецком слове «мераба! » (шучу, еще мы выучили слова «ики бира лютфен»), спросили у деда: «ресторан? кафе? », полагая об обширной известности сиих слов. Так и было. Дед кивнул, кинулся в дом…

Дедуля метал нам яства на стол с резвостью молодых официантов: рыбная уха, долма, кёфте и другие неизвестные нам лакомства. По причине голодухи мы ели всё без разбора, молча удивляясь, почему нам не вынесли меню и сколько может это стоить. Но еда нам нравилась, мы молча уминали всё, не отвлекаясь на приходящие на ум странные мысли. Отъевшись только, мы стали замечать подозрительные вещи: разная посуда, нехитрая домашняя одежда дедули и вообще… домашняя обстановка вокруг. Мы с подругой удивлённо переглянулись, издалека заглянули в окна дома, где заметили как дед отчаянно скребёт домашнюю кастрюлю…

И тут в клубах пыли и дыма подъезжает грузовая машина, из которой выползают трое взрослых здоровых мужчин. Как оказалось, сыновья деда. Как оказалось, вернулись после тяжелого трудодня. Как оказалось, голодные…

Итак, сыновья злобно и демонстративно гремели пустыми кастрюлями, ворчали на отца.

А мы в это время сидели в углу обожратые, икая, тише мыши под обиженными взглядами троих голодных мужчин.

Отец прикрикнул на голодных бурчащих сыновей, а отцов здесь принято слушаться, сыновья замолчали…

У нас же от неловкости ситуации в зобу дыханье спёрло и сыр выпал изо рта.

Чесслово, мы пытались дать денег деду, мы даже пытались их молча оставить на столе или спрятать, но упрямый дед категорически отказывался их брать, а увидев оставленные на столе деньги, бросился за нами, кричал и обижался, как ребенок. Более того, он пригласил нас на прогулку по Долине любви, проводил нас неизведанными доселе туристами тропами. На прощанье мы уже обнимались и благодарили деда как родного.

А на полпути к Гёреме нас догнала пыльная грузовая машина, и один из сыновей деда все ещё обиженным тоном буркнул нам: «меня отправил отец, приказал вас довести»…

шашлык и качели. А мой муж не водит. Никак. Никогда. Ни разу. Машины он называет «собранное железо». Это его характеризует. Я мужа за это недолюбливаю. У моей машины, например, есть имя. И это совсем не «железо», а вовсе даже Вовчик (извините). Муж после шашлыка и качелей проникся. Раз он Вовчик, говорит, то поехали, поучишь меня. Не иначе как кислородом надышался. Ладно, думаю, пусть. Отец меня в два года посадил за руль, с тех пор оттуда не вылезаю. Что я, мужа не научу? Отряхнула руки от земли, поправила косыночку, одернула сарафанчик. И мы поехали. По трассе, проселочной дороге, через лужок, потом лесок, на далекое поле. Чтоб никто не видел этого позора. Вокруг ляпота такая, поле бескрайнее, рожь кругом, птички опять же, а я не замолкая ору про сцепление, газ, тормоз, аккуратнее твою мать, отпускай, выжимай, да не вторую, а первую, я сказала! Все, вылезай к чертовой бабушке! Ну ладно, заберись по насыпи на дорожку. И все, потом к чертовой бабушке! Муж забрался. Колесами в ров для стока воды. Аккурат как для них рыли, подошло идеально. Только колеса до дна не достают. Иди, говорю, толкай. Думаю, не вытолкает, конечно, но хоть отомщу. Долго стояли, птичек слушали, на рожь любовались. Дальнобой только и остановился. Посмотрел на грязного мужа, крякнул. Посмотрел на меня в сарафанчике и косыночке. Икнул. Вытащил Вовчика. Отвел в сторонку мужа, и на ушко ему, но так чтоб я слышала каждое слово, отчетливо: «Мужик, мой тебе совет, как брату, бабу, тем более блондинку, никогда, ни-ког-да, за руль не сажай! ».

юбчонкой, вульгарно–розового цвета, некое создание, с волосами, выкрашенными в блонд, личиком, необременённым интеллектом, и губами, напоминающими вареники, которые Лялечка ныне приготовила на ужин.

– Лариса, – официально начал муж, – я давно собирался тебе сказать, но…

Он театрально развёл руками. Лялечка скривилась – она всегда не любила склонность благоверного к театральным жестам и фразам.

– Так вот, Лариса. . ! Я люблю Оленьку и принял решение прожить оставшиеся дни рядом с ней.

– Ну… – протянула Лялечка. Сие заявление не стало для неё открытием. Она давно подозревала, что у муженька кто-то появился.

– Лариса. . ! Я решил, что этот домик, с видом на море, я оставлю себе. Конечно, я выплачу тебе половину стоимости. И квартира, которую подарил сын, отойдёт тебе. Но прошу тебя за три дня освободить дом. Лялечка … – он смущённо запнулся. – Оленька любит утренний вид на море из окна и запах утреннего бриза.

Лялечка промолчала... Лялечка не стала спорить. Если бы Лялечка была похожа на свою бабу Фаю, то она бы закатила такой скандал, такую истерику, что новой пассии мужа пришлось бы бежать до Владивостока.

Но Лялечка пошла характером в покойного дедушку Шмуля, адвоката и карточного шулера.

Ни один мускул не дрогнул на лице Лялечки, смотрящей вслед удаляющейся парочки. Милая улыбка коснулась её губ – в голове Лялечки уже созрел план изощрённой мести...

Она собрала только необходимое. Прощаясь с кустами нежных гортензий в саду, Лялечка шепнула цветам:

– Спокойно, мои дорогие. . ! Спокойно! Самое позднее, через месяц я вернусь... . . !

Вызвала такси и умчалась с двумя небольшими сумками на квартиру, подаренную сыном.

Прошло две недели. Настойчивый звонок потревожил Лялечку ранним утром, когда ночная прохлада ещё дремала на улочках и улицах Одессы.

– Ляля. . ! Ляля, ведьма ты, чёртова. . ! - захлёбываясь, орал в ухе голос мужа.

– В доме невозможно жить! Это ад! Это истинное пекло! Оленька рыдает день и ночь! Я потратил уйму денег, но эта вонь, эта адская вонь не исчезает! Ляля, что ты сделала... . . ?! Что воняет в этом проклятом доме... . ?!

– Наверное, это слегка протухла твоя совесть, милый… – выдержав паузу, нежно проворковала в трубку Лялечка.

– Ляля. . ! Я ненавижу тебя, Ляля. . ! Оленька не хочет тут жить! Оленька требует уехать из этого адского, вонючего дома немедленно! Забирай этот чёртов вонючий дом себе! Я ни копейки тебе за него не дам!

– Да, милый! - ещё нежнее проворковала в ответ Лялечка. – Когда подъехать к адвокату и забрать документы на дом?!

Прошло чуть меньше недели. Лялечка поставила две сумки на дорожку, ведущую к дому, и направилась в сад к любимым гортензиям.

– Здравствуйте, дорогие. . ! – ласково дотронулась лепестков.

– Вот я и дома, как обещала... . . !

Дом встретил Лялечку распахнутыми дверями, окнами и жуткой, непередаваемой вонью, которая, казалось, струилась из стен.

Зажав пальчиками нос, Лялечка прошествовала в библиотеку, где стоял старинный антикварный стол покойного дедушки Шмуля. Нажав на резную виньетку возле ножки стола, Лялечка открыла тайник под столешницей. Зловоние хлынуло с новой силой.

– А… Слегка перестаралась… – брезгливо поморщилась Лялечка. Она гадливо извлекла из тайника камбалу... Здоровенную черноморскую камбалу в пакете: почти сгнившую и жутко воняющую.

– Она, видите ли, любит утренний вид на море и запах утреннего бриза… – злорадно прошептала Лялечка, выбрасывая вонючую рыбу в мусорный бак.

Нашли с кем тягаться. . ! С внучкой покойного адвоката Шмуля. ..

Ой, вей мир…!

Какие глупые пошли нынче мужья.

©Светлана Перч

лет назад у ее ног лежал весь наш третий курс в полном составе. Но девушка на мелюзгу не разменивалась, а выбрала самый кругой вариант – пятикурсника, секретаря комитета комсомола, красавца с внешностью былинного русского богатыря. И все у них шло отлично, пока Валя, не обнаружив в положенный срок положенного недомогания, не обрадовала своего богатыря перспективой стать вскоре папой. Тут-то и выяснилось, что богатырь ничего такого в виду не имел, жениться не планировал, это у него была не любовь, а свободный ceкс свободных людей, и вообще сама не убереглась – сама и избавляйся.

Родители дули примерно в ту же дуду: куда тебе рожать, тебе еще учиться и учиться, вот у нас знакомый доктор, сделает с обезболиванием, даже не почувствуешь ничего. Валя к проблеме отнеслась философски, аборт так аборт, не она первая, не она последняя. Села в трамвай и поехала к доктору. Но что-то такое под ложечкой жало и беспокоило.

Я попробую пояснить, почему эта тема всплыла у нас в разговоре именно теперь, в преддверии дня всех влюбленных. Мы тогда про святого Валентина, конечно, не знали. Но, во-первых, дело было как раз в середине февраля. А во-вторых, в деле фигурирует любовное письмо, хотя и очень своеобразное. Вот сейчас про него будет.

Вот Валя едет в трамвае. Пробила талончик, положила его в карман пальто. И с некоторым удивлением обнаружила, что в кармане лежит конфета. Хорошая, шоколадная, марки «Золотая нива». Такие даже в Москве продавались далеко не в каждом гастрономе и стоили чуть ли не десять рублей кило.

Развернув обертку, Валя удивилась уже по-настоящему. Внутри фантика конфета оказалась завернута в записку. На обрывке тетрадного листка кривым почерком только что научившегося писать ребенка было написано:

МАМА МНЕ БОЛЬНА НИСЕРДИСЬ Я ТИБЯ ЛЮБЛЮ РОМА

Валя ни в какой степени не была ни религиозной, ни сентиментальной. Она попыталась объяснить происхождение записки рациональным образом, но ничего не вышло. Сладкое она любила, но именно этот сорт конфет не встречала очень давно. Знакомых по имени Рома у нее не было ни одного. Знакомых детей дошкольного и младшего школьного возраста – ненамного больше. Это пальто она не надевала с осени, до вчерашнего дня ходила в шубке, так что не оставалось даже шанса, что кто-то случайно положил конфету в карман в гардеробе.

В обшем, при всем неверии в мистику, выходило, что игнорировать столь явное указание свыше никак нельзя. Валя дожевала конфету (вкусная! ) и пересела во встречный трамвай. Родителей поставила перед выбором: либо они смиряются с ролью бабушки и дедушки, либо с завтрашнего дня у них будет на одну дочь меньше. А она как-нибудь проживет и даже институт кончит, в нашей стране матерей-одиночек поддерживают.

Родители, поразмыслив, выбрали первый вариант. Матерью-одиночкой побыть не довелось: на освободившееся от комсомольского вожака место немедленно нашлось не меньше трех претендентов, которых не смутил Валин растущий живот. Наученная горьким опытом Валя выбрала из них самого скромного, я бы даже сказал – самого завалящего, и к моменту родов была уже счастливо замужем. Где и пребывает до сих пор, в отличие от многих ее товарок, вышедших замуж по ах какой любви и успевших с тех пор развестись, некоторые и не по разу.

Родив (мальчика, кто бы сомневался), Валя уперлась рогом еще раз: ребенка будут звать Ромой и никак иначе. Никто ее не поддержал, а больше всех фыркала младшая сестра-шестиклассница:

- Тьфу, что за имя, будет как мой Ромчик.

- Какой еще твой Ромчик? – насторожилась Валя.

Тут-то все и выяснилось. Оказывается, у шестиклассников был подшефный первый класс, и один из первоклашек зимой внезапно воспылал к Маше любовью. Проявлялась любовь в том, что он больше всех шумел, хулиганил и норовил поставить подножку. Маша в конце концов не выдержала и треснула его пеналом по голове. На следующий день Ромчик принес конфету – мириться. Маша конфету есть не стала, потому что все еще сердилась, а чтобы добро не пропало, сунула ее в карман сестре.

Валя еще раз перечитала записку. Да, конечно, там было написано не «Мама», а «Маша», как это она сразу не прочитала правильно? Но сына все равно назвала Ромой.